А всё же важно чувство единства места. Берлин такой пёстрый (быть пёстрым - его официально пропагандируемая гордость), что как единое место он не переживается. Улица не переживается как моя, как одна улица, как какая-то та, эта улица. Он не большой город, но даже будь он размером с поле, охватываемое взглядом до горизонта, он, при главенстве этого принципа разницы, не мог бы переживаться как одна деревня, городок, табор.

Вернулся сегодня один мой приятель из Пекина, там хорошо особенно сейчас - проходит съезд Народного парламента, это точная копия Гражданского форума России, только больше, две недели люди говорят ни о чём, им при этом оплачивают дорогу, проживание, гонорар за их болтовню на темы что такое китайский путь, что такое справедливость, что такое роль чайной культуры. Совсем хорошо сейчас в Пекине - сухая тёплая весна, ещё не жарко, и по поводу Народного парламента постоянно летают самолёты и разгоняют тучи и смог, на редкость ясное небо, все заводы отключили, которые ещё в Россию не успели перенести. Пекин при его огромности и разнице районов по структуре занятости и архитектуре переживается всё же как единое место. Это важно для жизни, базовое, переживание, кстати. А Берлин нет.

Приятель меня спрашивает, чем занимаюсь. Вот, пишу, говорю, статью об образе жида, собираю самую что ни на есть подзалупную подзапретную крамольную грязь подноготную о еврейском народе, так избавляюсь от своего отвращения к этому городу. Он ржал, так как это типично берлинское занятие: собирать грязь, ужасы, желчь. Здесь ничего больше в голову не идёт, только разве что почаще ходить на курсы спортивной стрельбы помогает.

А на улицу я выходить уже не могу. Слишком пестро. Слишком много в городе силовых линий, и они все никчёмные, никуда не ведущие, не сходящиеся в единый проект, лицо, суть. Никогда не встретишь одного и того же человека даже около дома дважды. Разве только внутри дома. А на улице впереди вот идёт какая-нибудь с большой гривой из пучка в золотах шамаханская царица, за ней какая-нибудь сучка вся в чёрном, ни глаз не видно, ни даже пальцев рук, толкает перед собой сдвоенную коляску с тремя малышами, как только они не в чёрном, за мной шла тишайшая пара пожилых китайцев как из кино пятидесятых о Шанхае, пробежал юный розовоухий с синим хаером немецкий мальчик-панк, идёт негр в драных джинсах, курит траву и подпевает наушникам, из рванины сверкает его красноватое потное какое-то натруженное мужское очко, от негритоса пованивает не только травой, а просто он немытый, потом немка средних лет со слегка запрокинутым кверху отмороженным лицом, чтоб не видеть всего этого ужаса, тащит сумки домой как советская мать и жена... Дурдом.

Это только секунд за двадцать я, выйдя проверить почтовый ящик, увидел. Нет, это какая-то здесь антиэкология со всей этой мультикультией, это не город, это мультикультя какая-то, если именно о городе, то есть, в пределах своего метро-кольца, что первого, что второго, а нормальные незаплёванные и необжитые кем попало районы только на периферии. Но здесь же, в Хипстерпарадизе, какие-то сплошняком, потоком, самые пёстрые и никчёмные твари, алкаши, вонючки, блевотина появляется с пятницы вечера и лежит до утра понедельника, о количестве пьяных сраных, окурков и брошенных бутылок я уже и не говорю, так как уже не замечаю. Сегодня вечером пойду фотографировать блевотину у выходов из баров и ресторанов на районе. Хочу такой альбом сделать о Берлине. Не всё же уютные кривые улочки, поэтичные внутренние дворики и круассаны должны от этого адища остаться в культурной памяти.