На автовокзале в одном крохотном городке высоко в горах, но со своим аэропортом с одной взлётной полосой, мне понравился свет предвечерний (темнеет здесь минут за пятнадцать, раз, и сразу ночь) и кресла из кинотеатра, расставленные у автовокзала лицом к полю и обрыву с гор, а часть тупо лицом к белейшей стене, на которой ни расписаний, ни кино, только трагичные трещины, постоянно замазываемые красной глиной. Нас, группу европейцев, прибывшую из красивейшего оазиса жизни народной безблядной, из Nong Khiaw, окучивали китайские водители (город находится почти на границе с Китаем, весь сделан как пластмассовый простоцветный барби-шоп из китайского ширпотреба) с дорогими предложениями подбросить до городка (автовокзал далеко от города, а аэропорт практически в центре). Мы не сдавались, ждали уже оплаченную маршрутку и разминали свои кости, встав из минивана лилипутских размеров после шести часов пути.

Я заметил очень молодого лаосского отца и его ребёнка лет семи. Они так обнимались и целовались (играли, дуя друг другу воздух в рот, надувая щёки), что это производило нехорошее впечатление на нашу группу. Мне тоже понравилось, и я предложил отцу и сыну попозировать мне для фотографий сидя вдвоём у этой стены на вызывающе синих пластмассовых кинотеатровых креслах (старый европейский заброшенный колониализм плюс цветущая поросль юных извращений, но крайне красиво в плане цвета, света, не декаданс, а лирика юного мира, который совсем нереально непонятен, кошмарное двоение пошлости и нежности - именно всё как я люблю - и всё же чаще мерцает отличный брутально пошлый сюжет для берлинской выставки). Попозировать, так же далее и целуясь, вкачивая воздух друг другу в рот и хохоча, милуясь и подраздевшись.

Мы долго и забавно торговались за каждую одёжку и элемент освещения, за подписи на документе, позволяющем мне использование и продажу их изображений (ещё десять евро), благо время позволяло, и наконец-то за шестнадцать в общей сложности евро я сфотографировал то, что хотел: поцелуй рот в рот, мальчик почти раздет, парень держит его на коленях как в лодочке (они так же целовались и играли и до моего предложения). Мы очень деловито и с интересом для всех троих обсуждали сцены и ракурсы, эмоции, получающиеся фотки, я им объяснил, что такое педофилия и что мир болен идеей защиты детей от мужчин, что мир за пределами Лаоса вообще ебанутый во всю голову - это я тоже объяснил быстро и доходчиво отцу и сыну, инсайдерски наказав строго настрого не целоваться на людях рот в рот за границами страны, объяснил им сразу, зачем мне эти фотографии и что в них шокирующего, и что такое город-геройговно Берлин, что есть сейчас и постоянно берлинская хмарь и моральная тамошняя срань.

Причём, общались мы, используя только десяток английских слов, остальное жесты. Так мы и провели двадцать пять минут до маршрутки очень творчески, обоюдоинтересно. Особое удовольствие мне доставило то, что я донёс до них, даже до ребёнка, что такое стыд, библейский и европейский, как через него начался мир, то есть, мир есть власть и стыд в библейском и в христианском понимании. Как и то, что мне удалось удивить их тем, какое у нас глухое викторианство наступило, глухое и тупое: люди не понимают ими же самими созданных законов, например, я с удивлением обнаружил, что в Германии мало кто понимает, почему с детьми спать нельзя. Потому, говорят, что у них психика слабая. А не потому, что в законе основанием: возможность принуждения, насилия.

Боже мой, когда мы ехали пятнадцать минут до городка, сначала установилось жуткое молчание вокруг меня, я радостно обсуждал со своим другом отлично получившиеся фотки, свет неземной горный с начинающимся туманом с Яньцзы, а потом трое человек (итальянец, немка и швед) таки высказали всё, что обо мне думают и куда меня надо сдать. Жить в заготовленной для всех вместе гостинице я отказался, мы прогулялись и нашли гостиницу ещё лучше, с белыми стенами с трещинами, замазанными отличной красной глиной, но уже декоративно.