Поле. Огромное. Некий огороженный участок посреди солнечного. В одном кресле, оно из стали, девушка. Я люблю её. Рядом девочка, ребёнок, не мой. Я люблю её больше, чем девушку. Вопрос в эфире: "Что произошло с полом Вадима?" Я: "Я не знаю. Это неважно". Далее: я слоняюсь за оградой, плача, девочка внутри ограды кричит мне: "Оставшееся, папа!" Девушка выходит и говорит: "Ты забываешься: я твоя жена. Ты безумен. И даже можешь удалять свои гениталии. Половой орган - это ты". Я говорю: "Да, ладно. Но. Я не помню тебя. Скажи, у тебя есть наши фотографии?" Она: "Ты ещё не понял? Кто наш ребёнок, и как она рассчитана?" И начинает показывать фотографии. Я плачу. Я не верю. Там изображено то, что я кормлю их стеклом. Кто-то женским голосом кричит МНЕ: "пойми, это её девочка". Мне было обидно. И в кармане я нашёл останки старой дохлой свинки, на чём и расплакался, думая, что она тёплая, так как живая. Но, если подойти логично, вне сна, скорость тепла разложения оказалась, видимо, ведь выше температуры тела.
Сквозь сон я просыпаюсь и пытаюсь убедить себя, что я в постели с Т., и никакие девушки с полями из сна и своими накормленными стеклом девочками не имеют ко мне отношения. Мне представляется, что я целую её. Сон уходит. Я дрочу и кончаю, и на этом просыпаюсь, в слезах и спермой на руке.
Полчаса я пытаюсь понять, что это было. Подумалась фраза "qualiter in thalamos famosa semiramis isse dicitur et multis Lais amata viris. Deripui tunicam..." Точность воспроизведения латыни не гарантирую, но я запомнил, как самое эротичное, учив наизусть, на зачёт, фразу из одного стихотворения, которое я учил одиннадцать или двенадцать лет назад из Овидия. Мэйби (vielleicht)
Теодора оценит, которой я так и не сдал тот зачёт. Кажется, там "она пришла ко мне в спальню, любившая многих. Но - ТУНИКУ Я СОРВАЛ". Слизав всю сперму с ладони, я повеселел, особенно прочитав комментарии к римейкам на Вертинского в ЖЖ, и стал собираться в суд. Т.е., встал и надел выглаженный костюм, серый, и рубашку, голубосерую, стакан зелёного двойного чая, зефир, я надел самый красивый - серый костюм, безудержно голубые оптич. линзы, взял чёрный зонт (ну, т.е, навыёбывался перед зеркалом, т.к. делать всё равно было нехуй полчаса, на которые раньше я проснулся), серое же пальто.
В суде было сумрачно. Открытый зал ожидания с падающим на башку снегом раздражает меня с прошлого года.
Хайнцерлинг была невменяема как-то немного... Рассказала мне, что пишет Тоби. Во мне всё опять заныло. Как во сне, о нём. Но как-то более женски. Внизу живота. Будто невыебанно десятилетиями. Я скучаю. Я никогда не думаю давно, что Х-нг теперь что-то важное скажет. И в антракте я далее гулял, ощущая снег на свою теперь некоторо уже простецкую голову, и "deripui tunicam..." Я ходил и мне думалось: сказать или не сказать Хайнцерлинг, как я хочу её. Сейчас сказать если. А не потом, когда все суды и наши отношения юридически кончатся... Потому что единственная женщина, которую я давно сильно хочу. Её тонкая талия... Я испытываю эрекцию, вспоминая её тонкую талию и руки.
Всё это кончилось неясно. И ещё несколько заседаний. Да. Я вот о чём: я не видел моей жены. Её там не было. Я затосковал о ней. Бля.
Во втором антракте позвонил Игорь. Он купил машину во Франкфурте.
Потом был третий акт. Я сказал среди немецкой речи "блядь", и больше не говорил.
Потом пошёл домой пешком.
Сидел в хансхристианандерсоновском кафе, вернее, районе города, где все кафе такие, что, хахах, нищий Андерсен бы в них сроду не зашёл, ибо там пиво стоит стакан дороже, чем два дня его жизни... но, deripui tunicam, ёптыть, латинистам везде дорога. Мне хотелось вспомнить свой сон. Я не мог, и пошёл домой.
Leik Eick - Kindergeburtstag - Die Stadt
